Многие психологические заболевания в Виспершире можно было считать эндемиками. Хотя для их лечения больше подходили психологи не экзистенциального направления, а экзорцистски-инквизиторского. Но случалось нарваться и на достаточно адекватно реагирующих заложников, из которых никто не рвётся осмотреть внутреннее убранство камер предварительного заключения, не прячется по шкафам и не забывает нервничать. Вот у Тони, например, премило дёргается глаз, а у здоровенного мужика в дальнем углу борода шевелится – возможно, он что-то говорит или в ней у него кто-то живёт, – а вот Джарвис, всё ещё верящий в разумные переговоры с полицейскими при исполнении.
Словом, Блейк наслаждался произведённым на публику эффектом.
– Мистер Блейк, отпустите хотя бы же…
– Не вопрос, Тони, – перебил Блейк, лучезарно осклабившись, – Ты-то можешь идти.
Тут Ломман с другого конца помещения произнёс «Ага». Но это не было «ага», выражающее согласие с предыдущим оратором – это было «ага» равнозначное «я кое-что нашёл», давно знакомое и горячо любимое Блейком ломмановское «ага».
– Так, всем оставаться на своих местах. И тебе, Тони, тоже – прости, но предложение отменяется, - детектив полиции убедительно помахал пистолетом. И надел очки, чтобы разглядеть хоть что-нибудь в сумрачном углу, куда забрался Ломман.
- Да у нас почти чистосердечное, - ни к кому собственно не обращаясь, произнёс Блейк, - Ого, целых девять восклицательных знаков? Вот псих.
Обычно в подобных ситуациях полицейские забирали в участок всех, оказавшихся в радиусе досягаемости лап правосудия: от фокусников и милых старушек с подозрительными чёрными чавкающими пакетами для мусора, до маленьких девочек и случайно-здесь-оказавшихся разносчиков пиццы. И уже в участке им устраивался немилосердный допрос с использованием тактики «приятный коп и коп, приятный во всех отношениях».
Но сегодня у полицейских на руках была целая толпа подозреваемых-заложников, всего один пистолет и отчаянно запаздывающая подмога. Ничего иного не оставалось, кроме как выбрать, кого оставить в покое, а кто сегодня испытает на себе общество «приятных копов». Блейк чувствовал себя как ребёнок в магазине игрушек, знающий, что ему купят не «вот это, это, ещё вот это и самого настоящего термоядерного окто-робо-гаргантюазавра», а пару носков.
Поэтому он решил задействовать запасную систему: «Ломман, скажи мне, почему это был не (вставьте нужное имя), и я, может быть, его отпущу». Какой системой для выдачи ответов формата «он – не он» при этом пользовался Ломман, Блейка не интересовало. Возможно, что считалочками.
И Блейку казалось само собой разумеющимся распределение ролей в их тандеме на «ты – умный, а у меня есть пистолет».
Но, как говорится, работа не приходит в одиночку. Ещё Одна Проблема выбрала для эффектного появления именно это время, при чём у неё была такая походка, словно она выходила на сцену, чтобы исполнить танго, и уже слышала музыку. В миру Проблему звали Теофанией Гамильтон.
- Мисс Гамильтон? – Блейк неуверенно огляделся, проверяя, находится ли он всё ещё там, где находился секундой назад, - Скажите мне, что вы здесь по работе, а не проводите свободное время. Нет-нет, - прервал он сам себя, - лучше многозначительно молчите, мне так нравится, когда вы молчите.
Теперь Блейк прибывал в серьёзном замешательстве; Теофания, которая пыталась добиться от инспектора подобной реакции при каждой их предыдущей встрече, наверняка бы обрадовалась, если бы была всё ещё способна оценивать обстановку. А обстановку она не оценивала, это яснее ясного читалось в радости, появившейся на её лице при виде Блейка.
«Притворяется что ли? – размышлял инспектор, – Наверняка. Надеюсь. А может это она написала ту хрень на стене и сейчас пытается обеспечить себе алиби. Или написала её как раз по пьяни?»
Тем временем детектив усилием воли взял себя в руки. В любой другой ситуации он дорого бы дал за открывающиеся перед ним возможности, но жизнь вообще несправедливая штука, и нечего вестись каждый раз, когда она берёт тебя на слабо.
- Тиффани, душа моя, вы слишком пьяны, а я слишком при исполнении, чтобы я мог так просто воспользоваться ситуацией, - проворковал Блейк, подныривая под руку, распростёртую для объятий.
Проложив себе путь до середины комнаты (ради чего пришлось обойти остолбеневшего разносчика пиццы и заодно расписаться ему в бланке о доставке), Блейк интеллигентно откашлялся, привлекая к себе внимание.
- Дамы и господа! Только сегодня эксклюзивное предложения: дам двадцатку тому, кто первым назовёт автора этих художеств! – пистолет указал на чернеющую в темноте надпись, – За дачу ложных показаний стреляю без предупреждения и не целясь.
Видимо, к похожему решению пришёл угрюмый бородач за барной стойкой. В воздух взлетела бутылка. Пуля Блейка настигла её за секунду до столкновения со стеной, прошив заодно кружок буквы «б» в слове «убийца». И всё бы получилось совсем красиво, если бы вражеский снаряд не успел угодить в цель – голову Ломмана.
Бертрам мог закрывать глаза на многое, считая чужие сомненья в своём профессионализме, психическом здоровье и существовании. Но если что-нибудь подобное начинало касаться Ломмана, он переставал себя контролировать. Не говоря уже о самом факте использовании напарника в качестве мишени для дартса.
Блейк выхватил из рук разносчика пиццу и запустил её в сторону распоясавшегося мирного населения. «Наверное, анчоусы плохо вычёсываются из бороды,» - думал он, одновременно составляя в голове объяснительную для Рида с пояснением, что новую гражданскую войну начали не они, и гадая, кто из носителей бород его всё-таки прикончит.
