Henry Graham, здравствуйте)..

Чайная чашка глухо и недовольно звякнула, в который раз соприкоснувшись лишь с краешком предназначенного для дислокации блюдца, и затем вновь взмыла в воздух. Монтгомери Липтон, отвлеченно долбивший опустевшей керамикой по крышке рабочего стола, в то время как просто намеревался поставить ее на место, даже не заметил неудачи в проделываемых манипуляциях. 
А виной всему восхитительная погода.
Именно из-за того, что солнце за окном светило так ярко, а небо сверкало чище вымытого стеклышка, он весь день пребывал в лирично-приподнятом настроении и решительно не собирался фигурально опускаться на землю. Последствия благостного расположения духа успели прочувствовать на себе все, кто с утра попал под горячую руку – и, соответственно, принудительную раздачу добра. Липтон чувствовал себя обязанным донести его до всех, кто, по скромному мнению, нуждался в больших дозах оптимизма. И не просто донести, но и разделить, оделив щедрой горстью тому, другому и третьему. Всем-всем-всем. Он уже успел засыпать так кстати вышедших на прогулку Неурядицу с хозяйкой сотней комплиментов вперемешку с сахарными косточками и громко и очень внятно объяснить маршрут до больницы компании из двух пожилых леди и мальчика лет двадцати, которые, впрочем, совершенно ошибочно настаивали  на том, что им нужна аптека, и странно хихикали. Хихиканье мужчина моментально отнес на счет нервозности перед визитом к эскулапу, а потому с присущим ему тактом старательно игнорировал. Кроме того присяжные на последнем заседании получили тройную по длительности порцию оправдательной речи, а его клиент -  срок вдвое больше ожидаемого и уши, опухшие от соловьиных трелей защитника почти так же заметно, как у судьи. 
В итоге ангел всерьез  подумывал о доработке чьего-то там морально устаревшего девиза «Ни одного часа без доброго намерения» в духе «Трех полезных дел до ланча».
К самому ланчу  энтузиазм не уменьшился. Наоборот, вырос, как оставленное без присмотра дрожжевое тесто, и начинал грозить разрушительными бедствиями.  В панике от чувства собственной праздности, мужчина метался по кабинетам, включая свой собственный, а остановился только тогда, когда наткнулся на шкафчик с документами по закрытым делам. Хватаясь за последнюю соломинку, Липтон одной рукой вцепился в первую попавшуюся папку с досье и письменный прибор, второй – в недопитую чашку чая, которую и так таскал за собой, и целенаправленно зашагал к столу.  Он никогда не просчитывал, кому из бывших клиентов будет адресовано следующее письмо, и мудро полагался на волю случая. Раз уж всплыло еще свежее дело о вооруженном нападении с отягчающими обстоятельствами, значит,  мистер… Пинкни особенно нуждается в весточке с воли. Прямо сейчас.
Утихомирившийся в кресле ангел куснул колпачок шариковой ручки, бросил последний взгляд на улицу, черпая запас вдохновения, и лихо вывел на бумаге первые строчки приветствия. 
«Уважаемый мистер Пинкни, надеюсь, Вы пребываете в добром здравии», - сомневаться в здоровье  быкоподобного подопечного как-то не приходило в голову, но случается всякое и скупиться на хорошие пожелания – последнее дело. Он вот точно помнил, что в их завершающую встречу Карел Пинкни выглядел каким-то… вздувшимся, переливался  разнообразием оттенков багрово-красного, а еще часто дышал и периодически порывался броситься на разделяющую их решетку. Конечно, Липтон был адвокатом, а не дипломированным врачом, но признаки вызывали беспокойство. 
«В последний визит, который я наносил в Вашу теперешнюю обитель, меня уверили, что условия пребывания в ней по-прежнему отвечают самым высоким требованиям. Мне даже предлагали лично опробовать новую площадку для футбола сразу после того, как ее все-таки достроят. А при том, что это точно произойдет к концу Вашего семилетнего срока, рад сообщить, что мы с Вами сможем сыграть вместе. Жду не дождусь. Если честно, то играю я так себе, поэтому будьте ко мне снисходительней, хорошо?»
Солнце давно вышло из зенита. Блюдце зазвенело в последний раз, когда Липтон все же умудрился вслепую отпихнуть от себя остатки ланча и вплотную придвинулся к столу. На его письма редко отвечали. На самом деле, не отвечали почти никогда, и – еще реже – так же вежливо, но  адвокат и не ждал особого вознаграждения. Удовольствие в первую очередь ему доставлял сам процесс, а во вторую – понимание важности сочувственной поддержки извне для бедолаг, волей случая оказавшихся вне общества. Поэтому он увлеченно и со вкусом перемежал описания все той же расчудесной погоды с последними новостями и обрывками городских сплетен, старался писать как можно больше, пространней и подробней для создания полной иллюзии присутствия заключенного вне тюремных стен и никогда не касался в письмах того, что могло бы опечалить или встревожить адресата. В результате выходила настоящая, пусть и смахивающая на монолог, беседа.
« …Да! Чтобы не забыть, сразу сообщаю, что совсем недавно я встретил одного из Ваших друзей. Помните мистера Геймлиха? Он еще сидел в зале заседания при оглашении приговора. Такое, знаете, запоминающееся лицо… Так вот тот любезно попросил меня передать Вам привет и очень интересовался Вашим самочувствием.  Кажется, мистер Геймлих собирается лично навестить Вас (по крайней мере, его шутку «достану проклятого говнюка и за решеткой» я истолковал именно так, у Вашего приятеля своеобразное чувство юмора, но мне ли судить) и убедиться в том, что все хорошо, поэтому можете готовиться к ожиданию гостей. Приятно думать, что временная изоляция не станет помехой для визитов и маленьких радостей общения. Уверен, что Вы оцените это, когда поймете, что отпущенные для пребывания там месяцы пролетели само собой, а в окружении и связях  с приятелями ничего не изменилось».
Мысленно что-то прикинув, мужчина прибавил  к тексту на двух листах еще пару дружелюбных фраз и, подытожив послание обычным «С почтением, М. Липтон», аккуратно сложил письмо вчетверо. Следовало еще найти конверт в том бардаке, который он устроил, пытаясь рассортировать бумаги в прошлый раз. И еще раз продумать формулировку девиза.  На всякий случай.