Он появился, стоило лишь лучам утреннего солнца впервые проплясать на табличке «Открыто». Как-то стыдливо просочился внутрь, не здороваясь ни с управляющим, ни с кассирами, хотя был отлично знаком и с тем, и с другими, и при прочих обстоятельствах отличался редкой совестливой вежливостью. По ломаной, скорее пьяной, траектории заскользил тенью между стеллажами от отдела к отделу, стараясь выглядеть как можно незаметней в пустом зале – то есть добиваясь совершенно противоположного эффекта.
На счастье странного посетителя, старожилы книжного магазина «Перо и топор» давно успели привыкнуть к подобному поведению: оно не менялось от месяца к месяцу, дополняясь только разнообразными деталями «маскировки». Сегодня в качестве таковых использовались очки, накладные усы и не менее фальшивые бакенбарды (последние окончательно отклеились уже на входе, добавив веселья наблюдающим за пантомимой). На закономерный вопрос  мальчишки-рассыльного и уборщика, новичков в штате служащих, управляющий фыркнул и снисходительно пояснил, что это-де «мистер Липтон явился за своей голубикой», посоветовав дождаться кульминации «вон у тех полок, слева по курсу, третий ряд за ширмой».
Однако  именно сегодня прогнозам не суждено было сбыться. Опыт потерпел поражение от импровизации, мировой паззл не сложился, а звёзды, вместо того, чтобы послушно встать в предписанный астрологической колонкой «Висперширского шёпота» ряд, истерически забились в ламбаде.  Алгоритм оставался верным практически до самого конца. Адвокат исправно топтался возле каждой полки, изображал интерес к пособиям по уходу за лошадьми и усиленно притворялся кем-то ещё. Стоило любому из тихо хихикающих свидетелей по неосторожности чуть подольше задержать на Хадраниэле взгляд, как тот тут же плотнее запахивался в особенно актуальный по случаю тридцатиградусной жары плащ со стоячим воротником. К тому же усы явно стремились повторить печальную судьбу бакенбард и из-за постоянных поправлений вслепую сбились сильно влево.  Всё, как всегда, учитывая непременный томик детективов в руках (иногда, во имя разнообразия, это были готические романы или кулинарные книги) для отвода глаз. Тем не менее, в тот самый момент, когда градус шкалы решительности достигнул значения «Была не была!»,  случился сбой. По всем правилам в каких-нибудь полчаса робкому покупателю следовало добраться до настоящей цели и выудить из-под вороха «изданий для холостяков» тонкий журнал в простой обложке. Припасённый, между прочим, для него по предзаказу в обход таможни и обывательской нравственности.
А  Липтон с целеустремлённостью боевого крейсера нырнул на развилке в прямо противоположный ряд – к разделу бестселлеров. 

Монтгомери и ранее доводилось слышать о Трауре Венковиче, но по достоинству оценить бешеную популярность писателя ему пришлось спустя некоторое время при своеобразных обстоятельствах. На долгой ангельской памяти ещё никогда предварительное слушание не выливалось в жаркую дискуссию между обвиняемым, прокурором и судьёй об обоснованности сюжетных поворотов последней литературной новинки. Тем паче, не заканчивалось полной победой первого с прекращением уголовного дела в благодарность за ценные мысли и железобетонную точку зрения относительно развязки. Признаться, тогда он почувствовал себя лишним на чужом празднике жизни и решил во что бы то ни стало загладить позор незнания. Дело сильно осложняло неудобство, касавшееся конкретно Липтона.
Да, пятьсот лет подряд он регулярно собирал сведения об… об этих отношениях. Жизнь заставила. Узнавал, прикидывал, оценивал, спрашивал совета, копался в душе, дёргался, изводил Камаэль… и не решался. Тотальная неуверенность не позволяла Хадраниэлю твёрдо положиться на собственное мнение. Так возможно ли, что в появившихся на прилавках книгах содержался ответ, который не смогли дать ни десятки  духовников, ни сочувствующие друзья (ангелы и демоны примерно в равных пропорциях)? Способ проверить был лишь один.
Посему Монтгомери Липтон (то есть кто-то ещё) склонился над первым попавшимся под руку изданием,  надолго потеряв чувство времени. Досужие зрители подождали ещё немного, прежде чем окончательно разочароваться и приступить к непосредственным обязанностям. Всё-таки их ждала работа, более того, обременённая хлопотами по подготовке предстоящей конференции.  Огромная красочная вывеска о встрече со знаменитым писателем красовалась с прошлой недели, так что не заметить её на входе мог только слепой.  Или отдельно взятый отчаянно рассеянный ангел.

Чтение оказалось весьма занимательным. Настолько, что увлёкшийся Монти не просто позабыл, что находится отнюдь не в библиотеке, а вообще перестал реагировать на происходящее вокруг.  Из состояния ступора его вывело настойчивое покашливание под правым локтем. Мужчина колоссальным усилием воли оторвался от страницы, на которой главный герой, по совместительству убийца, наконец-то признавался в недозволенной страсти к своему сводному брату, соответственно убитому, чтобы встретиться с чужим сердитым взглядом. Озадаченно моргнул. И резко дёрнулся от неожиданности.
Вокруг него толпились люди. Возможно, со дня открытия магазин не был так основательно забит, чтобы под напором посетителей стены начали прогибаться наружу. В основном Липтона окружали пожилые леди в возрасте от тридцати до бесконечности, гораздо реже мелькали их спутники. В глазах рябило от разноцветного обилия всевозможных праздничных нарядов, наводивших на мысль о торжестве, насчёт которого ангел не имел ни малейшего представления. 
- Вы и Ваши книги занимаете слишком много места, - прошипела старушка, окинув многозначительным взглядом с головы до ног композицию «Монтгомери и стопка покупок в полный рост».  Стоило упомянутой помехе вспомнить, где и при каких обстоятельствах он находится, как бормочущий извинения Липтон мгновенно попытался прикрыть рукой корешки переплётов. Видимо, манёвр вышел не очень удачным, так как разгневанная дама смягчилась:
- О, вижу, Вы здесь тоже, чтобы получить автограф. В таком случае… куда же Вы?
«К кассе и побыстрее!» - мог бы ответить ей сконфуженный Монти, если бы не был так занят непосредственным процессом побега из жуткого места.  Расстояние до выхода насчитывало каких-нибудь двадцать шагов, но поди преодолей их в толкучке!

 
Простота хуже воровства, говорят. Ежели дуракам волю дать, так они умных со свету сживут.©

Доводилось ли вам когда-либо видеть сны о появлении на публике в обнажённом виде? Знакомо ли ощущение огненно-ледяных мурашек, стройными рядами марширующих по спине под дробное перестукивание зубов? Оставались ли ожоги от взглядов, пестрящих со всех сторон алчным любопытством и в то же время по-ханжески добропорядочной брезгливостью? Отворачивались ли от чужих глаз, так бесцеремонно проникающих под кожу в поиске болевых точек – не ведая, что под давлением всё тело и без того превращается в один оголённый нерв?
Если нет, не торопитесь зарекаться: и лучших не минует чаша их. Если да, тем проще будет понять весь ужас положения Монтгомери Липтона, столкнувшегося с кошмаром наяву.
Фальшивые усы, охапка контрабандной литературы и подспудное чувство вины сделали своё дело: ангел напрочь позабыл обо всех благоприобретённых профессиональных навыках публичности. Зато очень ловко завязал собственный язык тремя морскими узлами кряду; не факт, что фигурально.
В полуобморочном состоянии «юноша» покинул приют дружественной стенки (предварительно отлепив себя от той с большим трудом), чтобы проползти вперёд по вмиг образовавшейся дорожке. Монолит живой стены по обе стороны не давал ни свернуть, ни задержаться на месте, да и смыкался за спиной сразу же. Удивительно, как быстро преобразились до того наверняка милые и вполне приятные поодиночке люди, стоило им собраться в сверхорганизм-толпу. Месяцы спустя Липтон не мог понять, почему добрался до жертвенного алтаря без приключений, а уж что мямлил по пути встречным и поперечным, вовсе предпочитал не вспоминать.

- Правда, не уверен, сэр, что… - малоубедительный жест свободной руки подкрепился пронзительно жалобным взглядом травоядного зверька, которого против воли увлекают в волчье логово.
- Знаете, произошла какая-то ошибка. Я вообще ещё собирался присмотреть детектив… - Хадраниэль облизал пересохшие губы. Как ни странно (или наоборот), не прозвучало ни слова лжи: тематическая криминальная макулатура складировалась почти на выходе из здания, пройти мимо неё было нельзя при всём желании.  Стоило отдать должное, маркетинговый ход не хуже стендов со жвачкой и шоколадками у прилавков  универсамов.
Кольцо вокруг смыкалось шипастой удавкой. Присутствие демона рядом положения вовсе не облегчало: изредка обращаясь к насмешнику, Монтгомери лишь безнадёжней терялся, обливался потом, сглатывал и продолжал прижимать к груди импровизированный щит. Становилось всё жарче, будто в магазине включили отопление на полную мощность. А воздух постепенно заканчивался…
Робкие оправдания иссякли, так и не достигнув ушей зрителей. Уход от ответа, тем более откровенный обман противоречили ангельской природе и глубокому убеждению в правильности разграничения «хорошо – плохо». Липтон попросту не мог врать; ради спасения чьей-либо жизни или своей репутации – неважно. Поиск выхода, сиречь побега, окончился не менее бесславно, чем попытка обратить происходящее в шутку. И тогда вконец отчаявшийся ангел сделал ход конём.
Он снял плащ.
Высоченная книжная стопка заняла место на краешке стола, не замедлив опасно накрениться над полом в достоверной пародии на Пиупиузанскую башню: полное собрание сочинений автора, чьё имя Хадраниэль не успел запомнить, а уж на фотографию вовсе не удосужился взглянуть, оказалось многотомным в самом широком смысле этого слова.
Затем адвокат стащил с плеч почти насквозь промокшую ткань и, недолго думая, аккуратно развесил её на спинке единственного в зале стула. Приличия приличиями, но плащ он, между прочим, должен вернуть в надлежащем виде. Не обидится же по-прежнему сидящий  зачинщик свистопляски на такую безделицу, верно?
-  Враги? Боюсь, я прослушал большую часть Вашей речи, – виновато улыбнулся Монтгомери, поправив воротник летней рубашки. Оттенок тона сменился с извиняющегося на насыщенно благожелательный. Смущение из-за необходимости вести беседу с незнакомцем на виду у всех заставляло ангела краснеть, но ведь нельзя быть вовсе невежливым. Особенно при таком наплыве со всех сторон. Ему не было присуще настоящее хладнокровие в принципе, просто чересчур быстро наступила реакция после бурного проявления эмоций. Тем паче, теперь, когда он мог дышать, а не задыхаться, держаться стало значительно легче. Да и торговый зал поддавшееся уговорам воображение наконец-то превратило в другой, понятный и привычный, где ему досталось место, с которого видно всё и всех, - место подсудимого. Больше достоверности придало бы сравнение с цирковой ареной, но Липтон, как и полагалось очень наивным личностям, о нём не подозревал. И тем самым стократно усиливал без того почти полное сходство.
– Зачитался и не заметил, когда собрались все эти добрые люди. Интересная книга, знаете ли, - после некоторых колебаний всё же сообщил собеседнику ангел.  Указательный палец , всё ещё немного скрюченный от пережитого напряжения, выразительно постучал по переплёту верхнего тома.  – Ммм… необычная..?

- Если публика не будет возражать… - ангел нерешительно оглянулся за спину. Заплесневевший жизненный опыт гласил, что когда в присутствии большого скопления людей начинались публичные чтения, выступавшего ждал либо полный разгром – и гранитный камушек в обрамлении незабудок на сиротливой могилке, либо нетленная память – с тем же самым набором, плюс пара десятков памятных венков вдобавок. Разница между победой и поражением, в сущности, заключалась только во времени между первым и окончательным, что неизбежно навевало мысли о тлене, бренности, суете сущего и второй вечерней примерке заказанного гроба у Розмари. Не опоздать бы…
Тем временем вышеназванная публика и не думала протестовать. Скорее, очень, очень, совсем нет.  Алчные взгляды обратились к прежней цели и оставили мелкую и незначительную (три сантиметра разницы не шутка!) в покое. Ему бы обрадоваться, да тихо прикорнуть в сторонке, как сказано. Однако, потеряв злополучное внимание зрителей, адвокат пока не спешил вздыхать с облегчением. Наоборот, напрягся куда сильнее. Мужчина рядом с ним наверняка принадлежал  к по-настоящему популярным гражданам Виспершира. Конечно, в отличие от того же мэра, он не был знаком каждой собаке или хотя бы мистеру Монтгомери Липтону: да, ангел признавал свою неосведомлённость в некоторых вопросах светской жизни города. Зато у слушателей Виктора Пайтона вряд ли так откровенно читалось в глазах обожание пополам с желанием немедленно разорвать предмет поклонения на фантики и сувениры.
В итоге Хадраниэль даже не стал с  укоризной коситься на того, чьей макушке до потолка оставалось не полвершка, а полпальца. Незлую шпильку по поводу роста можно было пропустить. В большом ангельском сердце милосердия хватало на всех, без различения мелких деталей вроде демонизма. Нашлось и глубочайшее сочувствие популярности. Монти с улыбкой устроился на стуле поудобней, всем видом выражая готовность внимать всему, что сочтёт нужным прочесть такой вежливый, очаровательно обходительный собеседник.
Когда именно выражение благодушного одобрения сменилось первыми признаками немой огорошенности, сказать сложно. Возможно, перехода вовсе не понадобилось. Липтон не был  (нет, не был!) девственником, но за истечением срока давности последнего о том упоминания, вполне мог считаться таковым. Неотъемлемая (читай: невыбиваемая) скромность не добавила очков к устойчивости, напротив, подложила хозяину большую хрюкающую свинью. К тому же присутствие зрителей…
Что ж. Он начал скукоживаться. Нет, не просто врастать в столешницу, прикрыв голову руками, будто с секунды на секунду Виспершир должен был стереть с лица Земли как минимум солидный метеорит. Эта стадия была первой, продолжалась недолго и почти сразу же сменилась второй. Монти затрясло, повело из стороны в сторону и вновь впечатало в стол, уже в гораздо более непрезентабельном виде. На третьем этапе он зажмурился так крепко, что начал искриться – и дымиться заодно. Наконец, под финальный аккорд развязки сцены, светлые волосы встали дыбом – все, без исключения. Да, в том числе фальшивые усы на бледном лице и накладные бакенбарды в кармане плаща. Тайну прочих метаморфоз надёжно скрыла одежда, чему оставалось только радоваться.
Липтон не услышал ни тишины, ни оваций, ни стука от ударов тел особо чувствительных особ об пол.  Полубезумный затравленный взгляд вперился сначала в виновника торжества, затем переполз на именную табличку, проскакал до прямоугольника выхода – каким недостижимо далёким тот теперь казался! -  и остановился на кончике носа самого Монтгомери.
- Эт-т-то… было… - он открыл было рот, но моментально сбился.  Развести руками в поддержку неописуемости впечатлений Хадраниэль тоже не мог: левая из близняшек настойчиво шарила по столу в поисках чего-нибудь, а правая, как положено, не знала, что творит другая, и просто нервно трепыхалась в воздухе. Многовековая мудрость «Ищите да огребёте!» подтвердилась в очередной раз. Плодом разведки ощупыванием стал стакан, а чуть погодя – сосуд с жидкостью для стакана. Поскольку Липтону   как раз в этот момент было абсолютно индифферентно, что станет тем спасительным «чем-нибудь», он попросту опрокинул горлышко бутылки в стакан, а стакан – в своё горло (малополезные промежуточные звенья, кои можно было бы пропустить, по-прежнему оставались его коньком).
Художественно взъерошенные, всё ещё наэлектризованные волосы на макушке пришли в движение, на пляшущих кончиках зашипели притухшие было искры. Рядом с  опознанным Т.Венковичем оказалась упрощённая, совсем не страшная копия легендарной Мормоны.
- Учитель! – вопреки злостным наветам трезвенников, алкоголь принёс явную пользу, посодействовав возвращению внутренней сосредоточенности. Или, что вернее, начал тотальное разрушение мозга с тех  центров, которые не отвечали за координацию. Руки Липтона перестали дрожать и заниматься глупостями, а в следующую секунду и вовсе сжали ладонь демона нерасцепляемым замком. Со стороны сцена, возможно, казалась трогательной и самую чуточку двусмысленной.  А между тем сил, вложенных в рукопожатие, хватило бы на то, чтоб согнуть фонарный столб последней модели. 
- Не откажете ли в толике Вашего бесценного опыта? То есть я хотел сказать в автографе.
Руки сжимались всё сильнее. Растерянные голубые глаза молили о помощи.  Коньяк делал своё чёрное дело.

- Вы, должно быть, шутите, - захлопала глазами Мормона в усах Липтона на стуле Венковича.
Его можно было понять. Монтгомери никогда не считал себя неудачником и однозначно радостно (за исключением некоторых моментов, но и в расцвете сил самых жизнерадостных ангелов порой подстерегает депрессия) смотрел на мир. Однако он, по собственному мнению, не был и идиотом, который неверно оценивает свои способности. Монти был неплохим адвокатом.  Виртуозно впутывался в неприятности и ещё лучше втягивал в них других. Наконец, не имел равных противников в скоростном поедании йогуртов!
Но ему катастрофически не везло на счастливые случаи и выигрыши любого рода.
Если на осенней сельскохозяйственной выставке Липтон покупал билет беспроигрышной лотереи, один или пачку, все они оказывались с браком - и вожделенный шоколадный поросёнок неизменно уходил кому-нибудь другому. Если отгадывал ответы в викторине - делал это правильно, но с запозданием, так что любое слово приходилось невпопад. В магазинах на рождественский распродажах он всегда был 9999-м покупателем - и всякий раз ставился о том в известность, мол, какая жалость, давайте-ка вместе поздравим нашего счастливчика, он стоит как раз за Вашей спиной.
Ангел не жаловался. Были у этой ущербности и свои преимущества. Например, в протоколах высших Наблюдателей за Наблюдателями имелся беспрецедентный случай, когда в 1801 году от Р.Х. Хадраниэль оказался единственным из сотни постояльцев мужского пола в портовой гостинице, которого не вытащили из постели и не забрили в солдаты рекрутёры. А всего-то и нужно было смотреть не вниз, а вверх, он-то здоровался.
Как-то естественно стало считать, что ни одного внезапного приза ему не обломится.
И вот оно. Перед Липтоном стоит известный романист и утверждает, что Липтон же заслужил целый ужин. И вот они, обойдённые и обездоленные, собрались в полукруг и смотрят так страшно и странно, что сомнений не остаётся: на месте адвоката должны были быть они. То есть кто-то один, но каждый из присутствующих вряд ли сомневался, что рукопожатие и острые рёбрышки к красному предназначены именно ему.
На смену удивлению пришло чистой воды беспокойство. Полупьяный ангел соображал тоже наполовину, однако в том, что не называл своего имени, был уверен, как ни в чём ином.
- Мы встречались? - фраза сползла  с одеревеневшего от коньячного ожога языка с ясным подтекстом: "..в зале суда? Но если так, то почему Вы здесь, а не там?" - Венок Траурович? Мм... Траур Гирляндович? То есть...
Адвокат задумчиво поскреб макушку. Происходящее чересчур уж смахивало на большой розыгрыш с непонятными целями. Это объяснение тоже не ровно укладывалось  в рамки личной кармы Хадраниэля, зато хотя бы не размывало её целиком.
Раскрасневшаяся физиономия ангела начала медленно расплываться в улыбке. Складка между бровями идеально разгладилась, отрикошетив к смеющимся глазам десятком морщин-лучиков.
- А! – воскликнул Липтон, попытавшись приподняться со стула и цепляясь за шаткую книжную башню. – Я понял. Это скрытая камера, да? А оператор сидит за одной из полок!
Перст указующий, нимало не колеблясь, обвёл полный круг. Монти не был уверен, куда показывает, так что решил подстраховаться. По его наводке предполагаемый резидент с камерой притаился везде – буквально везде, без исключений.
Эффект фраза возымела почти мгновенный. Теперь уже на лицах благовоспитанных дам вокруг можно было прочесть смятение, не так давно владевшее Хадраниэлем. В самом деле, раз уж их кумир безусловно популярен, то почему бы телевидению вправду не присутствовать на встрече. Зацензуренное мурлыканьем алкоголя в ушах бормотание стихло. Большинство растерянных фанаток, не сговариваясь и не переглядываясь, начали прихорашиваться и поправлять причёски. Кто-то уже вовсю орудовал пуховкой с пудрой, причём в непосредственной близости: Липтон не на шутку расчихался в эпицентре настоящей пыльной бури.
Тут бы ему и угомониться. И, если бы манёвр на самую малость нёс подоплёку неискренности, он бы так и сделал. Переждал, пока негодование вокруг поутихнет, перетёк для устойчивости в нижние слои атмосферы, поближе к верхним пластам литосферы (ноги держали уже с трудом) – и смылся. Но раздухарившийся Монти и не думал закрывать рот.
- А Вы, сударыня, вероятно, приглашённая гостья, не так ли? – обратился он к ближайшей соседке в вычурной шляпке. - Уверен, что видел Вас где-то… где-то… где-то видел! Позвольте выразить своё почтение.
Прежнее преимущество скученности обернулось западнёй, и на сей раз не для Монтгомери. Старушке, возможно, польщённой восхищением совершенно незнакомого мужчины, однако вовсе не хотелось принимать лобызание руки от него же – в особенности после того, как ту надёжно продезинфицировали крепким дыханием. Да и благосклонность увяла, стоило непостоянному Липтону обратиться почти с теми же комплиментами и идентичными домогательствами ко второй, третьей, четвёртой женщине…
Стоило признать, хоть что-то получалось у Монти отменно. Никто не знал, а у него в кладовке спрятан манекен, предназначенный для единственной цели: научиться правильно и красиво целовать руку. Вполне определённую руку, к тому же мужскую, поэтому безликая пластмассовая копия, купленная в сувенирном магазине, почти не уступала величиной самому ангелу, к тому же, заранее была облачена в украденные тайком из чужих запасов джинсы и старый свитер с оленями. Липтон, как многие старомодно бестолковые романтики, твёрдо полагал, что момент, который потребует от него максимум решительности, он упадёт на колено с букетом в руках и... собственно, предварительная практика не помешает.
Как показала жизнь, навык пригодился раньше, чем наступил час Х: рассудив, что, если собравшиеся снова начнут на него наплыв, то уж первые ряды какое-то время побудут в ступоре, ангел не особенно стеснялся. В итоге по залу был сделан почти полный круг; дело портило только то, что отчаянно косящий Монтгомери нередко ошибался, начинал путь заново, снова сбивался, но сдаваться и не думал. Лёгкое-лёгкое тело с пустой-пустой головой влекло его… говорить приятные слова и дарить улыбки, а почему бы и нет?
Наконец, показался рубеж: худощавая пожилая женщина лет сорока, очень похожая на няню Хадраниэля, если бы у него когда-нибудь была няня.
- Мадам, - порядком отлупцованный (в основном мужьями) за короткое время своей одиссеи и, как обычно, нимало тем ни смущённый адвокат склонился в последнем поклоне, благоговейно прижимаясь губами к тыльной стороне. – Прекрасный день сегодня, согласны?
Первым пришло смутное ощущение, будто он внезапно поздоровался со старым другом. С этой самой рукой они уже определённо успели встречаться, только где? Ни дружище манекен, ни любая из прежде виденных женских ручек не отличались повышенной волосатостью. Да ещё размер XXXL…
За спиной Липтона громко щёлкнул затвор первого фотоаппарата.

Нет. Как бы того ни хотелось, на сей раз Провидение не снизошло до спасения простофили, наглым образом исчерпавшего лимит высшего терпения. Большая волосатая рука не оказалась каким-нибудь прискорбным, но всё же объяснимым атавизмом случайно встреченной женщины. Она, как и следовало ожидать, была надёжно прикреплена к телу мужчины. Стоило пониманию сотворённого преодолеть хмельную завесу на пути к мозгу, как короткое замыкание начисто пережгло контакты без возможности скорого восстановления. Возмущённый непотребным поведением хозяина дух покинул долговязое тело, едва не сбив по пути неосторожно зазевавшихся зрителей.  Липтон не успел ни возмутиться, ни извиниться, ни даже – ни-че-го. Ангел попросту обратился в фигурный соляной столп, изображающий памятник довольно далёкому родственнику человекообразных приматов: поколебавшись между традиционной овальной формой предельного изумления и модернизированной квадратурой круга, глаза, наконец, стали абсолютно круглыми и странно пустыми***.   
Всё оставшееся до финального хлопка дверью время забрасывали метафорическими камнями, трясли и таскали абсолютно невменяемого Монти. Пожалуй, он доставил писателю немало хлопот: двухметровая, без того тяжёлая тушка, превратилась в совсем уж неподъёмную и весьма неудобную при транспортировка. А уж согнулся и обмяк только когда солдатиком упал на указанное место.

- Шт..шт..што…што же я н’делал… - забормотал Липтон, неуклюже заваливаясь будто бы во все стороны одновременно. На месте, предназначавшемся рослому статному мужчине, временно восседал и пытался спрятаться в кожаной обивке согбенный, подбитый горем птенец. Неестественно широко раскрытые глаза, наконец, смогли обрести прежнюю форму и даже виновато прищуриться. Он даже как-то враз помолодел, растеряв остатки уверенности, стал ломким, почти прозрачным: тронешь - неизбежно сломается. Если бы сейчас духовная сущность Хадраниэля вздумала закапризничать и проявиться вовне, его соседа по лимузину с ног до головы засыпало бы остатками метафизической роскоши: ангельские крылья линяли со страшной скоростью и грозили вовсе осыпаться, а нимб трещал и мигал, как вот-вот собирающаяся перегореть лампочка.
- Б’же.. Боже мой.. Что я ему скажу, как посмотрю в глаза…
Убиваться, так с размахом. Как только смертельная опасность исчезла из виду, адвокат тут же о ней начисто забыл. Разумеется, он помнил, что, как и когда произошло – в том-то и состояла катастрофа – и, тем более, не собирался быть неблагодарным к благородному спасителю. Однако привычка зацикливаться только на одной, действительно волнующей проблеме, вытравляла из сознания всё, что каким бы то ни было образом мелькало на периферии и могло подождать. На данный момент всё существо   Монтгомери Липтона занимал вопрос: как показаться перед Камаэль.
В том, что он сделает это и сделает добровольно, сомнений даже не возникало.  Впрочем, как и намерения схитрить, утаить или переиначить хотя бы ту часть правды, которая останется за кадром  утренних газетных выпусков и прочих пикантных выбросов жёлтой прессы.  Соскребёт обрывки совести и достоинства  с чужих подмёток, а потом пойдёт и выложит всё, как на духу, едва только уймётся дрожь в ногах, а в глазах перестанут плясать отпечатки зловещих ухмылок милейших дам из книжного магазина. Если процесс затянется – поползёт на четвереньках, пробивая себе дорогу твердолобой головой… ну, или просто лавируя между мусорными баками и углами домов, вместо того, чтобы их сбивать. Или вовсе покинет бренное беспутное тело и прилетит бесплотным духом под двери гостиницы, так или иначе. Но видеть лицо Натана, когда придётся говорить, что целовал руку почти незнакомому мужчине…
От желания схватиться за дверную ручку и выскочить из лимузина на полном ходу зачесались не только руки, но и кончики ушей.  В какой-то момент Хадраниэль был близок к натуральному насилию. Что, впрочем, в его понимании не перерастало во что-то серьёзней намерения перескочить через  Венковича и задать стрекача через полуоткрытое окно. Просочится как-нибудь, будто в первый раз.
- Она меня убьёт, - фраза прозвучала особенно чётко, когда Липтон оторвал ладони, прилипшие к лицу, чтобы посмотреть на демона. Начавшая было зарождаться решимость, по содержанию мало расходящаяся с суицидальным настроем, влила силы в увядшее тело и распрямила позвоночник. Начавший уже намечаться на скуле синяк (кажется, это была серебряная табакерка. Зачем женщине серебряная табакерка?!) воинственно сверкнул в темноте. По всему выходило, что ангела охватила следующая за непониманием и ужасом стадия – храбрость, свойственная полному отчаянию. – Или ещё хуже – бросит. Убьёт и бросит. Уйдёт. Совсем уйдёт. Вы не поймёте, он такой чувствительный. Как я посмею вымолить прощение?
Бессвязность речи вплотную приблизилась к отметке опасного бреда. Без спроса изливая душу, Монти не утруждал себя хоть сколько-нибудь понятными объяснениями: он-то точно знал, что говорит об одном и том же человеке! То есть ангеле. Ангелице.  Камаэль. Натане. Жене. Друге. Ааааааааа…
Чувствуя, что голова вот-вот лопнет на несколько равновеликих кусков – по осколку на каждое определение Эрхарта – мужчина одновременно ногтями и зубами разодрал узел галстука, чтобы потуже завязать его прямо над ушами. Боль поутихла. Стыд – ни капельки.  Хватит с него на сегодня, а вот конкретно чего, ещё нужно понять.
- Позвольте? - рискованно оптимистичное рассуждение «хуже уже не будет» начисто сорвало обычно надёжно зафиксированный и проржавевший стоп-кран контроля. Корень всех бед – зелёный змий парадоксального янтарного цвета в стеклянном гробике обнаружился по запаху. Липтон нащупал бутылку где-то в районе правого подреберья (к слову, чужого) и мягко выудил её на свободу. Сделал новый большой глоток, закашлялся, но добавил ещё; то ли для храбрости, то ли от безысходности.
- Пожалуйста, не могли бы Вы меня высадить где-нибудь здесь? – он не знал, подходит ли для владельца шикарного авто фраза, привычная большинству таксистов, но надеялся на некий дух корпоративного согласия и понимания пусть и случайных пассажиров с полуслова. – Или уж, если будете так добры… поближе к гостинице «Ниже всяких похвал»?
Тон висельника, добровольно шагающего на эшафот, оборвался на середине фразы, чтобы обернуться полузадушенным стоном вперемешку с пьяной икотой. Вспомнив, что с последней ему советовали бороться с помощью тринадцати маленьких глотков жидкости, Липтон вновь присосался к (если не сказать "всосался в") бутылке.
- Простите, мне так жаль.

off: предсказуемо вдарился в лирику, да..

Как приехали, куда приехали, и почему нужно было оставаться в этом незнакомом, а потому подозрительном месте, Хадраниэль уже не понял. Не понял, не запомнил, да и услышал-то краем уха, расплываясь в человекообразную аморфную лужицу прямо на сиденье. Его хватило ещё на часть пути: примерно до конца ступенек, после чего мужчина окончательно подчинился воле рока  и чужой твёрдой походке.
Праздному наблюдающему со стороны могло показаться, что Липтон отключился от чрезмерной дозы переживаний и колоссальной, по собственным меркам, - алкоголя. На самом деле он попросту заснул. Покачивание на чужом плече, пусть неравномерное и вовсе не бережное, сперва навеяло лёгкую расслабленную дрему, а затем и вовсе  погрузило в сон. Весьма короткий, но крепкий и содержательный.

Рекламная пауза. Спонсор рекламной паузы C₂H₅OH Inc^тм.
C₂H₅OH Inc.^тм: «И галлюцинации – в радость!»

Он оказался в пустоте, заполненной золотистой дымкой. Впрочем,  не в одиночестве. Туда же за ним преданно последовал  слон - тот самый, которого Монтгомери с таким старанием только что раздувал из мухи глупости в салоне автомобиля. Проявленное усердие явно не прошло даром: животное получилось по-настоящему огромным, гипертрофированно лопоухим и длинноносым, с добрыми голубыми глазами. Почему-то ярко-васильковым, в белых ромашках и радужных яблоках. Когда  ангел подлез под брюхо, чтобы лучше рассмотреть своё творение, слон оставался неподвижен, чуть погодя повернулся вправо и влево, чтобы покрасоваться с боков. А затем вдруг взмыл вверх и вниз, подхватывая на спину ставшего совсем крохотным седока.
Дымка тут же расступилась, бросилась в лицо звёздным ветром, открываясь перед стремительно летящей фигурой, но по-прежнему осталась почти беспроглядной: что или кто скрывалось под ней, и находилось ли что-нибудь вообще, Монти не знал. И не стал протестовать и задавать вопросы вроде того, куда они летят или что будут там делать. В конце концов, раз это Его слон и Его сон, то вреда ему не причинят, а наблюдать за изредка пролетающими мимо кометами куда интересней, чем беспокоиться. 
Не было никакой нужды  держаться и сохранять равновесие из соображений безопасности. Разноцветная спина разноцветного Бамбо могла посоперничать размером со школьным футбольным полем. Вскоре ангел с воплями ребяческого восторга уже бегал по слону,  пытаясь подпрыгнуть и подольше зависнуть в воздухе. Маленький эксперимент: приземлится на основание хвоста, или нет. Но если на взлёте ему и вправду удавалось оставаться добрых две-три  секунды, то приземляться получалось почему-то плохо. Вскоре Монти понял: из-за обуви. Странно, но обычно такие удобные ботинки на плоской эластичной подошве, в теории почти идеально созданные для прыжков в высоту, стали проваливаться и застревать в морщинистой шкуре с досадной частотой. Недоуменное терпение иссякло, когда Липтон  наконец неуклюже шлепнулся, растянувшись во весь рост. Всё ещё лёжа на спине, он подтянул коварную конечность поближе и уж было вознамерился сорвать со ступни жуткий ботинок, как вместо рифлёной поверхности нащупал тонкий длинный нарост. При вдумчивом изучении по миллиметру в наросте был опознан каблук, точнее шпилька. В бывшем ботинке - изящная белая женская туфелька сорок шестого размера. После глубокомысленного нечленораздельного мычания, двух шлепков по щекам и одного щипка за локоть осмотр продолжился и выявил новые отклонения в привычном облике. А именно белые кружевные чулки на подвязках вместо носков (серого и оранжевого, он помнил очень чётко!), белое декольтированное платье вместо костюма и по-прежнему белые перчатки по локоть вместо часов - здесь Монти даже выиграл в количестве, потому что на руках красовалась пара взамен одного экземпляра.
Времени удивиться и возразить не осталось. С неба финальным аккордом  упала полупрозрачная простыня, очевидно, предназначенная на роль фаты. Упала и окутала со всех сторон, скручивая и скручивая трепыхающуюся жертву бесконечными новыми витками ткани, так что грудь сдавило мощными тисками и совсем не осталось воздуха, чтобы дышать…

- Ох! – очнулся Липтон так же резко, как и провалился в беспамятство. Прикинуть, сколько нужно было валяться в беспамятстве, чтобы обстановка настолько резко изменилось не помогло всё то же ощущение спертости в лёгких.  Оказывается, всё это время он действительно барахтался, ещё энергичней продолжив, стоило осознать, что именно на него навалилось. Или кто – в последнем случае закономерно было бы предположить, что новый знакомый решительно отказывался отцепиться из-за крайней усталости. Подумать же, кому, в таком случае, пришлось тащить в дом их обоих, Монтгомери снова не успел и окончательно забыл сделать это до того, как оно показалось важным.
К анализу и рефлексии не располагал и заманчиво промаяковавший перед носом бокал. Бросив косой взгляд на ногу (мало ли), адвокат принял напиток, как японец визитную карточку, - двумя руками и чуть ли не с поясным поклоном. Хотя в последнем случае голова попросту перевесила всё остальное тело, и ему пришлось приложить колоссальное усилие, чтобы выпрямиться вновь.
- Вам..ээ..не душно? – осторожно осведомился ангел. Говорить совсем не хотелось. Он и так наверняка наскучил Венковичу  жалобами в салоне, да и, по правде говоря, всё было не так уж плохо. Ровно до того момента, когда кальвадос пролился в онемевшую глотку и заставил Вспомнить Всё.
- Мы…  встретились с ней, наверное, веков двадцать назад*. Я тогда ещё безвылазно торчал у Врат. Служба, охрана, постоянный поток иммигрантов на небеса, работа, работа, работа, никакого просвета в жизни. Да ещё та история с Моисеем не забылась до конца**. Неприятно, конечно, что так получилось, мы ведь, в конце концов, хорошо поладили. Но осадок-то остался. И вот она – настоящий ангел. То есть не потому что просто ангел, а.. сложно описать… смотришь – и душа улыбается.  Лет триста не решался подойти, всё ходил вокруг и не решался.
– Триста лет туда, двести – сюда, и она моя, верите? Моя Камаэль. Вряд ли. Сам не верил. Тысяча лет вложилась в один день. Не заметил, как и на земле-то оказались. Вообще ничего не замечал. Ни-че-го, -  Липтон презрительно фыркнул. Слепцом как был, так и остался.
- Не так давно, лет пятьсот назад, скачу после перерождения в условленное место… Мы всегда договаривались, где встретимся. Ведь так сложно порой подобрать подходящие тела соотечественников, да ещё и близко живущих. А она уже ждёт меня у ворот. Только она – это он.  Глаза её, её улыбка, запах. И мужское тело. Такой вот сюрприз, - слабая улыбка потонула в остатке напитка на дне. Откровение подходило к концу. Возможно, это был первый случай за много лет, когда он рассказывал, пусть скудно, но всё и сразу. Ни Андрас, ни Рамиил в счёт не шли, знакомство с ними продолжалось куда дольше и успело перейти в почти безоговорочное доверие.
– А я струсил. Не сбежал и не принял. Сразу. Это проклятое «не ложись с мужчиной, как с женщиной» теперь снится мне по ночам.  До сих пор не могу понять, представить боюсь, как она это терпит.  Совершенно не изменилась внутри. Да и снаружи… Вот представьте меня в женском теле, а? Обхохочешься. Только ей идёт невероятно. Знаете, он прекрасен, даже когда чистит зубы и ест бутерброды с помидорами, - умильно-дебильное выражение расползлось по лицу густой патокой. Монти вновь несло и раскатывало в тонкий пластилиновый блинчик.
- Глупо искать ответы в книгах, да. Но больше никто не знает! – закончил ангел, погрозив вверх кулаком. Чуть погодя, очевидно, поразмыслив, повторил тот же жест в противоположном направлении. – Всё грозят седьмым кругом и вечным огнём. Ладно б одному, но ведь двоим! И что мне делать.

* В связи с крайней занятостью одной стороны и нежеланием мешать другой оригинальная история может редактироваться, дополняться и изменяться по обоюдному соглашению. О чём будет объявлено впоследствии заранее.
** Мифология.

Липтон пылал. Горел изнутри, подогреваемый антиалкогольным коктейлем (три порции коньяка, две кальвадоса, смешать, но не взбалтывать). Обугливался снаружи, переливаясь такими оттенками энтузиазма, которым всего чуть не хватало до инфернального. Вдохновенная речь нашла своего слушателя! Единственного, кому представилась возможность оценить силу воздействия демонического убеждения на подготовленную и разрыхлённую почву внимания трезвым умом крепкого ангела.
Иначе с какой бы стати после длинной паузы он принялся отбивать ладони восторженными аплодисментами и в запале попытался вызвать оратора на бис.
Но вдоволь побезумствовать Хадраниэлю всё же не дали. Сон и смутные предчувствия намеревались сбыться, найдя себе проводника в реальный мир. Несколько своеобразного, стоило признать, но как неисповедимы пути Господа, так и безмерна любовь Его к   шуткам. Зачастую непостижимым. 
- Ух ты. Это всё Ваше? - без тени насмешки поинтересовался Монти. Понимание, что ляпнуть подобное было верхом (точнее, слабенькой серединкой по сравнению с уже сотворённым), глупости, пришло сразу. Прикусить язык адвокат не успел, ограничившись стеснённым пояснением. - То есть принадлежит Вам? Тебе. Да-да, я понял.
Быстрый взгляд в копи галантерейной роскоши не заглушил любопытства. Напротив, любовь к свежим впечатлениям не только не заставила его протрезветь, но и рванулась вперёд, чтоб загодя запнуть подальше боязливость.  Да и что ему терять? Самоуважение осталось ещё в магазине вместе с пиджаком и чьей-то фотоплёнкой, которую вот-вот должны проявить. Возвращаться ни домой, ни в гостиницу уже не хотелось. 
- Попробовать… - монотонно бормотнул Липтон, хватая туфли левой рукой до того, как правая успела вцепиться в волосы. Избавление от ботинок и носков заняло меньше минуты.  Напоследок он на всякий случай приложил новую обувку к ступне, но и здесь ошибки не было: точь-в-точь по размеру, хорошая новость, особенно если не вдумываться, как выглядит женщина, носящая такие калоши. 

Окаблученный Монти походил на младенца, делающего первые шаги, причём совершающего этот подвиг в прыгунках. С единственным различием: любой младенец, которому удалось бы поставить ноги, как то удавалось многоуважаемому адвокату, попал бы либо под вечный присмотр педиатров как редкий случай неизлечимого рахита, либо к циркачам с перспективой сделать блестящую карьеру гуттаперчевого мальчика. Ноги, не привыкшие к малоустойчивым подпоркам, изгибались под страшными причудливыми углами, будто бы у Липтона не было костей вовсе или они ежесекундно ломались. Болезненно-недоумённая гримаса ярко свидетельствовала в пользу последней версии.
Сперва он решил вытянуть руки по швам, но после первой же попытки опасно качнулся вперёд, передумал и вскинул ладони вверх, складываясь в неправдоподобное подобие картины "Последняя миля. Утро перед расстрелом". Скосил глаза на каблуки, затем на два дюйма пола перед собой, на носки туфель, решительно шагнул - и, разумеется, тут же зацепился за край ковра, лежавший за третьим необозримым дюймом. Грохот падающего тела раздался одновременно с дребезжанием фарфора, судя уже только по чистоте получившегося звука - баснословно дорогого.
- Не очень удобно, - попробовал оправдаться Монтгомери из-под правого колена; при падении он успел совершенно немыслимо запутаться в ногах и завязаться в узел имени себя так, что городской клуб йоги обязан был нервно курить прану в сторонке. Где-то в районе копчика хищно сверкнули осколки поруганной вазы. Судя по блеску, фарфор не сдался под пятой вандала окончательно и явно задумал недоброе, ожидая часа расплаты.
- Династия Дзынь, да? Или что-то из славного города Бредзена? - обеспокоенно пробубнил Липтон уже из-за левого локтя. -  Где-то у меня хранилась почтовая открытка с фотографией похожей вазы. Хотите, подарю, пока будут склеивать? Чтобы вы не расста... Ай!
Беспокойно шевелиться в попытках идентифицировать, где ноги, а где руки, оказалось роковой ошибкой со стороны рассеянного бедолаги. Ваза, как настоящая аристократка крови, сумела найти способ отомстить убийце после смерти и глубоко впилась в ту беззащитную часть тела, которой обычно не поворачиваются к хорошим знакомым.
Дальнейшие попытки укротить строптивую обувь продолжились только после тщательного осмотра пола на тех участках гостиной, где можно было повернуться без риска для обстановки и жизнь. Сгущающаяся темнота изрядно мешала, тормозя обучение и ставя подножки. Он успел упасть ещё несколько раз, прежде чем нашёл подходящее положение тела, и вывернуть ногу – пока не научился в этом положении ходить. Время шло своим чередом. Сумерки за окном особняка окончательно уступили непроницаемости ночи.

- …Мырфырвыр... - приободрённый Хадраниэль не заметил, как начал мурлыкать нечто, на  деле представлявшее собой перепевку модного шлягера, ни слов, ни названия которого он никак не мог припомнить.  - Как там было-то в "Подвале мэра".. О, кажется, я понял, как у них это получалось!
Он на пробу покрутил бёдрами – ничего не произошло. Наконец-то освоенный способ держаться, а главное, передвигаться на каблуках почти не имел изъянов. За исключением, возможно, несвойственной прежним манерам раскованной, почти развязной, лёгкости.
- Всё дело в центре тяжести, он смещается! – радостно объявил Липтон. – Наклониться немного вот… так… - перегнувшись почти пополам, мужчина ловко подхватил с пола бутылку и отсалютовал ею демону. – Вуаля! Я сейчас и по лестнице пройтись не побоюсь. Или сплясать канкан. Или сорок-семь. Или вот.. «Огурчик»! Не веришь?
Солнечную улыбку ребёнка, ожидающего похвалы за исправно выполненный урок, портила лишь слабая перекошенность физиономии в целом. Однако, учитывая героическую стойкость адвоката после коротких, тем не менее, обильных возлияний, можно было простить ему такую малость, как несимметрично прыгающие брови и сбившиеся в кучку глаза.
- Музыку мне, - внезапно повелительным тоном потребовал Монти. И с надеждой повернулся в сторону дверей: ведь если все  бутылки и подносы появились примерно оттуда, там же следовало искать и пищу для души. По крайней мере, он был в том уверен.
- Ну? Пожалуйста, - заточенный каблук своенравно впечатался в пол, нетерпеливо хлопнули ладоши.  Жажда действия не позволяла  даже присесть.

Мужчины не танцуют! Вспомни Джона Уэйна, Арнольда Шварценеггера! Арнольд не танцует! Он даже ходит с трудом! ©
понятия не имею, кто

- Знаешь, что я т’бе скажу? Ха-а-а-ар-р-роший ты мужик! – доверительно сообщил Монти прямо в лицо демону, похлопывая того по плечу.  После ликующего кружения в карусели танго ноги мелко подрагивали, грудная клетка ходила ходуном и грозила сломаться от чересчур частого дыхания, которое выравнивалось постепенно, с большим трудом. Добираться до Венковича ему пришлось ползком на четвереньках, благо упал Липтон не так далеко, и подниматься, равно безжалостно используя подручные предметы, мужские ноги и  ножки мебели. Вот почему сейчас он стоял над писателем в жутко неустойчивой позе, качаясь не хуже тонкой рябины, которой, по местной трагической легенде, почти удалось перебраться за реку в поисках счастья – чтобы обнаружить на месте брутального красавца дуба дедушку-баобаба, давно успевшего забыть, для чего и почему нужны юные нимфетки. 
- Хороший, - повторно кивнул ангел. – Хоть и д’мон.  Хороший д’мон, ха!
Последние слова он уже натурально прохихикал, то ли посмеиваясь над дурным каламбуром собственного сочинения, то ли извиняясь за мелкопоместный шовинизм в самый неподходящий для  него момент, то ли полнее осваиваясь с амплуа польщённой дЕвицы. Смех вправду вышел тонким, пусть и перемежал его вполне себе басовитый кашель. Внутренний голос подсказывал, что ограничиться  укрощением каблуков будет невозможно. Многие знакомые Липтону барышни о шпильках имели лишь примерное представление, предпочитая куда более удобные обувь и одежду, чем диктовали цветные страницы модных иллюстрированных изданий в газетных киосках. При том нисколько не проигрывали подругам в женственности, что заставляло покопаться в предмете глубже, раз уж вышла такая оказия. Стоило попробовать что-нибудь ещё.
Граммофон за плечом не думал униматься. Однако следующая мелодия, вопреки ожиданиям, меньше всего походила на предыдущую*. Зато очень свежо воскрешала в памяти вечер, проведённый им в иной компании и в совершенно другом месте, однако примерно под ту же фоновую музыку**.   «Что за странная нарезка» - успел подивиться про себя адвокат, прежде чем над его головой вспыхнула лампочка свежей идеи, по форме подозрительно напомнившая обычный нимб. Пьяный небожитель, наконец, дошёл до кондиции, в которой не то что лыко вязать, маскировку поддерживать в надлежащем виде уже представлялось непосильной задачей. 
- Вообще-то это против правил, - голубые глаза Монтгомери вдруг стали серьёзными. Даже язык перестал заплетаться, настолько старательно он пробовал сосредоточиться на ускользающей мысли. Что-то там было про то, как любят развлекаться коллеги по цеху.  И про восторги Франка по поводу телодвижений девушек на каблуках. Раз уж он – временно женщина и даже с туфлями, почти как у Венеры, то дело остаётся за малым, не так ли?
Благоприобретённая легкомысленность сверкнула белозубой улыбкой,  настолько отличной от привычной, добродушно-беззлобной, что, казалось, появилась вообще на другом лице. 
- Но да пусть с ними. 
Усталость как рукой сняло. Он и нимб одновременно подмигнули собеседнику. В остальном же сохранить синхронность движений оказалось не так просто: сперва выпрямился Липтон, и только после секундной паузы, отдельно повисев в воздухе, за ним последовал светящийся кругляшок (видимо, ему изначально досталась доза побольше).   Ладонь, начавшая движение от бедра вверх, обрисовала линию талии под рубашкой, передвинулась к груди, затем выше к шее – и смяла воротник, оттягивая его в сторону.  Верхняя пуговица будто сама собой, без посторонней помощи, выскользнула из тканевого захвата, не оставляя ни малейшего сомнения: чтобы отблагодарить гостеприимство хозяина и окончательно добить себя самого, временно-женщина-в-мужчине Монтгомери выбрал странный, странный-престранный способ.
Он решительно вознамерился станцевать стриптиз.
В отличие от демона, Монти не умел танцевать и полностью отдавал себе в этом отчёт. Монотонное топтание под лиричные завывания на месте в счёт не шло, как и совсем недавно вышедшие из тренда ритуальные пляски призыва дождя и пиццы без помощи телефона. Но оттого тоскливей остался осадок в душе после окончания настоящего танца и тем энергичней ангел попытался его взболтать. Плавно двигаться всё равно не получалось, рисунок  мелодии не давал скатиться в томное, вдумчивое покачивание задом, и хотя бы за это стоило сказать исполнителям и судьбе «спасибо».
Пусть Хадраниэль через раз руководствовался принципом «это музыка не попадает в мой ритм!», застревал неловкими пальцами в прорезях для пуговиц, да и гладил чужие плечи с робкой осторожностью, в остальном его старанием можно было горы не просто свернуть, а стереть  в мелкую абразивную пудру. Прогибался максимально – так не получалось ещё пару стадий вменяемости назад, в нецеломудренном танго, когда откинуться назад под таким углом однозначно означало сломать позвоночник. Выписывал корпусом многоугольные восьмёрки – любо-дорого  посмотреть.  Не бухался по обыкновению, но невесомо приседал на одно колено  Мурмуса, чтобы мазнуть пальцами по шее, и тут же разворачивался на сто восемьдесят градусов, повторяя прикосновение уже сзади – кончиком крыла. Всё, не прекращая улыбаться: широко, дразняще, но не зазывно. Чтоб, не дай Бог, не подумали, что он вознамерился кого-то соблазнить.
На коротком ярком этапе прощания с рубашкой Монти держался особенно уверенно. Расстегнул не торопясь, но и не медля, чин по чину снял и спустил на пол шуршащим потоком… заодно словно впервые познакомился с собственными грудными мышцами, и, от радости, что они у него всё-таки имеются вполне себе ничего, распрямил плечи шире. С брюками же вышла заминка. Вполне предсказуемая, из-за отсутствия хоть каких-нибудь сведений о теории и практике. Знакомые танцовщицы брюк не носили, а собственное судорожное дёрганье у гардероба по вечерам (одна нога, как правило, нарочно застревала в брючине и не желала освобождаться без боя) вряд ли могло считаться эталоном для начинающего стриптизёра, тем более, стриптизёрши. Но он решил и эту проблему, просто зайдя демону за спину после показательного расстёгивания пряжки ремня. А там уж, вне чужого поля зрения, в рекордные сроки стащил нижнюю часть одежды с минимальными помехами – как раз вовремя для того, чтобы выпрыгнуть перед зрителем под занавес последних аккордов в одних боксёрах.
Силы исчерпались вместе с песней, зато вернулась тихая икота.  Уже не пытающийся вытянуться пограциозней Липтон кулём сполз на пятки, стащил с ног туфли и уткнулся носом в ладони. Пока что он не анализировал, что творил, и пока мог держаться на плаву, пусть с большим трудом.
- Тяжко быть женщиной. Может, как-нибудь в другой раз?.. - светловолосая голова склонилась набок, а плечо нашло опору в той же ножке стола, за который раньше приходилось цепляться.

* *развёл руками*  что это ещё могло быть
** Флешбэк флешбэка смотреть в следующей теме. Пользуясь случаем, передаю привет Франку и Генри. Ребята! С вами я тоже отныне буду пить только шоколадное молоко