Смерти редко когда приходится ждать. И уж точно Смерть нечасто переминается с ноги на ногу, то и дело посматривая на наручные песочные часы.
Иероним не думал об условностях. Хотя мороз всё-таки начал пробирать его - до костей, безо всяких фигур речи. То и дело приходилось стучать ступнёй одной ноги о щиколотку другой, чтоб вытряхнуть попавший в суставы снег.
- Девятьсот сорок четыре души ждали Страшного Суда. Умер ещё человек - стало их девятьсот сорок пять. Девятьсот сорок пять душ ждали Страшного Суда... - заунывно повторял Иероним, коротая время.
Ученик опаздывал. Примерно на столько же, сколько Иероним, смерть Висперширская, писал ему письмо с приглашением. То есть, на немаленький отрезок времени.
"Кстати, об этом обязательно нужно будет сказать", - пришло в голову Иерониму. Свернув мешающийся плакат с крупно написанным именем ученика, он сунул его подмышку и накорябал в блокноте: "Мрачный Жнец всегда приходит вовремя". Подобных наставлений в этом блокноте было уже с полтора десятка страниц. Хватило бы на парочку наборов заповедей для новой религии и свод правил института благородных девиц. Записав, смерть спрятал блокнот и вновь развернул плакат. Всем невзгодам вопреки.
Вокруг него уже намело сугроб. Ещё немного - и быть Мелвину учеником снеговика, постигать модные тенденции в выборе вёдер и тайны философского отношения к выгуливаемым собакам.
Наконец, Иероним увидел фигуру в конце улицы. И радостно замахал плакатом.
Фигура была конной, чинной и странной. Впрочем, учениками Смерти редко становились среднестатистические представители хомо сапиенсов.
- Привет, Мелвин, я смерть! - сказал Иероним, будто улыбчивый скелет в чёрном плаще и с косой нуждался в представлении. - Меня зовут Иероним. Как поживаешь? Слышал, у тебя не так давно сердце покалывало, нет?
Он увернулся от конской морды - всё-таки никогда у него с лошадьми не вязалось. Такой копытом наступит - потом фаланг не соберёшь. Сандерс был относительно безопасным исключением, но он всё-таки коллега.
- Отличный плащ! Очень... креативный.
"Интересно, удастся незаметно сковырнуть блёстку-другую?"

- Замечательно, что твоё сердце в порядке. Значит, если я тебя задену косой, ничего не случится... то есть я не собираюсь отправлять тебя на тот свет даже случайно, нет-нет, просто если вдруг, в узком помещении моя коса и твоё тело совместятся... ничего не произойдёт, правда ведь хорошо?
В подтверждение своей небольшой путаной речи Иероним хотел было в самом деле провести косой сквозь физическое тело своего ученика, даже занёс руку. Но тут Мелвин сказал, что он, Иероним, смерть Висперширская, наверняка пользуется успехом у дам. Мрачные Жнецы редко получают комплименты, а уж похвалы их внешности можно пересчитать по пальцам лодыря греческого происхождения, что коротает время, дразня ракообразных.
Иероним напрочь позабыл о косе и эксперименте. Он зарделся - в чём ему, лишённому кожного покрова и какой бы то ни было системы кровообращения, крайне помогла вывеска магазина фейерверков. Красные всполохи легли на скулы смерти - они тут же сменились жёлтыми кометами, но желтеть Иеронимусу было не с чего, поэтому он отошёл из зоны светового поражения.
- Ты правда так думаешь? Я каждый день умываюсь ледяной водой, наверное, в этом весь секрет. Не беспокойся, твоя плоть останется с тобой. Жнец принимает форму скелета только в момент исполнения своих обязанностей - ну, или по желанию. Ученикам же это не грозит даже во время практики.
Выжидательный взгляд протеже заставлял нервничать. Ещё Мелвина хотелось немедленно покормить - но Иероним даже и вспомнить не мог, когда в последний раз ел. Да, он частенько навещал людей во время их трапезы, но всегда быстро уходил. Ему казалось невежливым напрашиваться на последний ужин.
- Смотрю, ты взял газонокосилку. Тонкая ирония. Вот только... ты сможешь ею размахивать? Из уважения к смертным я стараюсь обставлять всё с наибольшей торжественностью - тишина, пронзительный взгляд, развевающийся плащ, широкий взмах косой. Орудие неважно, конечно, но у косы неплохая аэродинамика. Впрочем, я не сомневаюсь, что ты справишься. В крайнем случае сходим к тому мастеру хозяйственного инвентаря, у которого я всегда обслуживался. Пойдём, покажу наше хозяйство.
Цокот копыт, стук костей, скрип подмёток - странная компания из трёх существ двинулась дальше по улице, к небольшому дому на отшибе. Он не был чёрным - но почему-то возникало ощущение, что хотел бы быть таким. Замка не было, хватило лёгкого нажатия на ручку, и Иероним распахнул дверь перед учеником.
- Проходи. Коня можешь привязать к вон той бесплодной смоковнице. Или к Иудиному дереву. Или к пугалу во дворе, - пугало, увенчанное гипсовым черепом и снежной шапкой, приветственно помахало шарфом.
Размеры дома внутри отличались от тех, что были представлены снаружи. Иероним шёл по длинному змеящемуся коридору, увешанному фотографиями. В строгих чёрных рамках размещались фотографии Жнецов - одиночные, парные, групповые. В качестве фона выступали виды на достопримечательности всех мастей. Часто фото делались на кладбищах, на некоторых снимках к плащам Жнецов были приколоты значки с ежегодных сборищ. Проходя мимо портрета томной смерти с сигаретой в хрупких пальцах, Иероним мечтательно вздохнул.
- Кажется, я уже говорил в письме: у нас замечательный профсоюз. Жнецы с самых разных городов регулярно встречаются, обмениваются опытом, делятся друг с другом впечатлениями от визита к тому или иному великому человеку. Да, наша работа связана с некоторым дистанцированием от смертных, но зато внутри цеха у нас очень крепкие связи. Со временем я тебя обязательно с ними познакомлю. Смерть Смоллгейтская, мой близкий друг, обожает лошадей, вам будет о чём поговорить. Он держит целую конюшню элитных коней-скелетов, его красавцы раз за разом берут призы в потусторонних гонках.
Коридор вывел к залу, чьи стены терялись за пределами доступного человеческому глазу. От тихого сухого шелеста гудел воздух. Стройные ряды стеллажей ласкали взгляд; все полки были заставлены песочными часами - скруглёнными, угловатыми, вычурными, классическими, прозрачными, светящимися, дёргающимися, отсчитывающими, неумолимо отсчитывающими время.
- Зал бесконечности и конца, - объявил Иероним. - Осторожно.
Предупреждение было к месту - стоило перешагнуть порог, как с пяти разных стеллажей будто вспорхнули стеклянные птицы и нацелились прямо на нарушителей покоя. В полёте они гневно тикали - хотя как могут тикать песочные часы, оставалось загадкой. Иероним подпрыгнул, хватая одни, уклонился от вторых, ловко поймал в рукав третьи. Оставшуюся пару он выхватил из воздуха чётким движением, наводящим на мысли о регулярных тренировках.
- Лови-лови-лови их! - закричал он Мелвину. Те часы, что летели вторыми и едва не выбили жнецу плечо, сделали вираж в воздухе и устремились к ученику. - Только ради всего живого, не разбей! И не переверни! И не опрокинь стеллаж! И не!.. Лови!

Пребывая на самом гребне нервного напряжения, Иероним всё-таки не смог не оценить скорость реакции Мелвина. Тот уклонился мастерски, на десять из десяти, а потом ещё эффектней поймал часы. Наверняка он занимался спортом, каким-нибудь баскетболом. Или балетом. Или даже баскетболом балеринами - занятие, явно требующее точного глазомера, ведь эти балетные пачки так часто застревают в баскетбольном кольце...
- Ух, очень хорошо, что ты поймал их, иначе у меня были бы большие...
В коридоре что-то громыхнуло. Знающий древнестеклянный разобрал бы мольбу о помощи и бессильные проклятия от амфорисков, которые были слишком молоды, чтобы умирать, и слишком антиквариатными для подобного обращения. Белая молния с развевающейся гривой пронзила пространство. Иероним почувствовал дыхание смерти. Он всегда начинал дышать, когда сильно пугался.
- ...проблемы.
Эмоции схлынули с лица Иеронима. Собственно, эта лишённая плоти передняя часть черепа вряд ли получила бы на кинофестивале фильмов награду за богатую гамму демонстрируемых переживаний. Но потом часы встретились с чёрным мрамором и поприветствовали его тихим, окончательным хрустом - и стало ясно, что до этого Иероним был очень, очень человекоподобен.
- НЕЕЕЕЕТ!!! КАК ТЫ НАШЁЛ ИСТОЧНИК МОЕЙ СИЛЫ?!! - возопил он, воздевая костяные руки и корчась в агонии. Чёрный плащ взметнулся тревожными крылами и опал вместе с рухнувшим оземь Смертью. В зале воцарилась тишина, даже мириады часов перестали шуметь. Момент длился и длился, острый, как воткнувшийся в пятку гвоздь, как подмешанный в мороженое перец чили, как... как... как момент, когда разбиты песочные часы, а Смерть выкрикнул что-то проникающее в самую душу и рухнул, не щадя костей.
Момент был мучительным для вселенной. Но и он закончился.
- Так вот, - будничным тоном продолжил Иероним, поднимаясь и отряхивая плащ. - Запомни эти слова и тон, согласно традиции мы должны так реагировать на каждые разбившиеся часы. Это одна из основных наших обязанностей. То есть, в наши обязанности, конечно, не входит бить часы подопечных, но если уж это всё-таки случилось... мы должны почтить их память.
Он заглянул в рукав, проверяя остальные приборы. Целы. Хоть это радовало.
Оставалось только одна проблема. "Хотя нет, две, - уточнил Иероним, поймав предупреждающий взгляд лошади. - Или даже десять миллионов". Решительный конь в комнате с хрупкими вещами мог натворить самых разных дел.
- Мелвинпожалуйстапридержиеё, - почти беззвучно взмолился Иероним. Впрочем, он сам видел, кто кого держит. И у кого тут самые крепкие копыта и внушительные зубы.
Но лошадь лошадью, а разбитые часы требовали внимания. Как и уцелевшие. Отвернувшись от композиции "Граждане плащи, если вам дороги жизнь и рассудок, держитесь подальше от белых лошадей", Иероним вознёс короткую молитву всему сущему. "Пожалуйста, пусть она не двигается. Я и без того волнуюсь. Пять жителей... нет, четыре жителя города вот-вот должны перешагнуть порог жизни и смерти. И ещё восемь тысяч шестьсот шестьдесят два - не должны. Пожалуйста, пусть она не двигается. Может же она по какой-либо необъяснимой причине превратиться в соляной столб? Я слышал, некоторые скаковые породы имеют особую подверженность такому заболеванию".
Нервно заламывая руки, он заоглядывался в поисках совка и метлы. Песок следовало собрать, вот-вот должны были возникнуть новые часы, впереди маячила перспектива заполнения целой прорвы форм и разбирательства с смертным, который не сможет покинуть этот мир в своё время. Он думал о метле, совке, часах, Мелвине, блёстках на плаще Мелвина, о проблемах, о формах и о смертных. И до ужаса боялся услышать что-нибудь за своей спиной - например, новый звук бьющегося стекла. Он боялся и в попытке оттолкнуть от себя саму опасность этого звука неудержимо заболтал, суетясь по помещению:
- Зал бесконечности и конца. Основной метод организации нашей работы. Куда я дел веник?.. Как ты можешь увидеть, часы на стеллажах отсчитывают оставшееся время жизни каждого горожанина. Они прочно связаны с судьбой и предрешённостью, поэтому, ха-ха-ха, их ни за что нельзя разбивать. В этом вся соль, - в речь прорвалась истерическая нотка, но Иероним быстро зажевал её. - Когда приходит время, часы катапультируются прямо в руки Жнецу. Нужно их поймать. И, конечно же, не разбить. Где же формы, я точно клал их в эту складку плаща!.. Если разобьёшь, жизнь человека считается непрожитой. Он выпадает из существования. Очень-очень плохо. Большие проблемы. Понимаешь, это как если у тебя никогда не было дедушки, а ты сам есть. И этот дедушка - он всё помнит, а семья его не узнаёт. Очень грустно. Чёртовы формы, они специально от меня прячутся! О, вот они.
Иероним заставил себя обернуться, хотя внутри всё заходилось от ужаса - он мог увидеть всё, что угодно.
Огни в чёрных глазницах сфокусировались на Мелвине.
- Ты, как мой ученик, конечно же справишься с заполнением бланка о порче часов. И дополнительного соглашения о перезапуске жизненного цикла. И уведомления о перезапуске. Часы принадлежали мисс Франческе Шкафф. Она должна была умереть в возрасте семидесяти девяти лет. В качестве причины порчи можешь указать явление белого коня. В остальном... ну... - вряд ли хороший учитель может откровенно сказать подопечному, что не знает, что и как тот должен сделать, - прояви воображение.
Ему показалось, что блёстки на плаще заговорщически подмигнули.
"Либо это решение гениально, либо я буду жалеть о нём всю оставшуюся вечность", - с удивительным спокойствием подумал он.